Неточные совпадения
— За погодку убрать! Сено же будет! — сказал старик, присевший подле Левина. — Чай, не сено! Ровно утятам зерна рассыпь, как подбирают! — прибавил он, указывая на навиваемые копны. — С обеда
половину добрую свезли.
Было, я думаю, около
половины одиннадцатого, когда я, возбужденный и, сколько помню, как-то странно рассеянный, но с окончательным решением в сердце,
добрел до своей квартиры. Я не торопился, я знал уже, как поступлю. И вдруг, едва только я вступил в наш коридор, как точас же понял, что стряслась новая беда и произошло необыкновенное усложнение дела: старый князь, только что привезенный из Царского Села, находился в нашей квартире, а при нем была Анна Андреевна!
По своей наружности он представлял полную противоположность своей жене: прилично полный, с румянцем на загорелых щеках, с русой окладистой бородкой и
добрыми серыми глазками, он так же походил на спелое яблоко, как его достойная
половина на моченую грушу.
Ты
добрая девушка: ты не глупая девушка; но ты меня извини, я ничего удивительного не нахожу в тебе; может быть,
половина девушек, которых я знал и знаю, а может быть, и больше, чем
половина, — я не считал, да и много их, что считать-то — не хуже тебя, а иные и лучше, ты меня прости.
А после обеда Маше дается 80 кол. сер. на извозчика, потому что она отправляется в целых четыре места, везде показать записку от Лопухова, что, дескать, свободен я, господа, и рад вас видеть; и через несколько времени является ужасный Рахметов, а за ним постепенно набирается целая ватага молодежи, и начинается ожесточенная ученая беседа с непомерными изобличениями каждого чуть не всеми остальными во всех возможных неконсеквентностях, а некоторые изменники возвышенному прению помогают Вере Павловне кое-как убить вечер, и в
половине вечера она догадывается, куда пропадала Маша, какой он
добрый!
За мной ходили две нянюшки — одна русская и одна немка; Вера Артамоновна и m-me Прово были очень
добрые женщины, но мне было скучно смотреть, как они целый день вяжут чулок и пикируются между собой, а потому при всяком удобном случае я убегал на
половину Сенатора (бывшего посланника), к моему единственному приятелю, к его камердинеру Кало.
— Смотрите, братцы! — говорил другой, поднимая черепок из горшка, которого одна только уцелевшая
половина держалась на голове Черевика, — какую шапку надел на себя этот
добрый молодец!
— Эту лошадь — завтра в деревню. Вчера на Конной у Илюшина взял за сорок рублей киргизку…
Добрая. Четыре года. Износу ей не будет… На той неделе обоз с рыбой из-за Волги пришел. Ну, барышники у них лошадей укупили, а с нас вдвое берут. Зато в долг. Каждый понедельник трешку плати. Легко разве? Так все извозчики обзаводятся. Сибиряки привезут товар в Москву и
половину лошадей распродадут…
Я ответил, что я племянник капитана, и мы разговорились. Он стоял за тыном, высокий, худой, весь из одних костей и сухожилий. На нем была черная «чамарка», вытертая и в пятнах. Застегивалась она рядом мелких пуговиц, но
половины их не было, и из-под чамарки виднелось голое тело: у бедняги была одна рубаха, и, когда какая-нибудь
добрая душа брала ее в стирку, старик обходился без белья.
Устенька не могла не согласиться с большею
половиной того, что говорил доктор, и самым тяжелым для нее было то, что в ней как-то пошатнулась вера в любимых людей. Получился самый мучительный разлад, заставлявший думать без конца. Зачем доктор говорит одно, а сам делает другое? Зачем Болеслав Брониславич, такой умный,
добрый и любящий, кого-то разоряет и помогает другим делать то же? А там, впереди, поднимается что-то такое большое, неизвестное, страшное и неумолимое.
…Новая семья, [Семья Н. В. Басаргина.] с которой я теперь под одной крышей, состоит из
добрых людей, но женская
половина, как вы можете себе представить, — тоска больше или меньше и служит к убеждению холостяка старого, что в Сибири лучше не жениться. Басаргин доволен своим состоянием. Ночью и после обеда спит. Следовательно, остается меньше времени для размышления.
А дело было в том, что всеми позабытый штабс-капитан Давыдовский восьмой год преспокойно валялся без рук и ног в параличе и любовался, как полнела и
добрела во всю мочь его грозная
половина, с утра до ночи курившая трубку с длинным черешневым чубуком и кропотавшаяся на семнадцатилетнюю девочку Липку, имевшую нарочитую склонность к истреблению зажигательных спичек, которые вдова Давыдовская имела другую слабость тщательно хранить на своем образнике как некую особенную драгоценность или святыню.
Не сидите с моим другом, Зарницыным, он затмит ваш девственный ум своей туманной экономией счастья; не слушайте моего друга Вязмитинова, который погубит ваше светлое мышление гегелианскою ересью; не слушайте меня, преподлейшего в сношениях с зверями, которые станут называть себя перед вами разными кличками греко-российского календаря; даже отца вашего, которому отпущена
половина всех
добрых качеств нашей проклятой Гоморры, и его не слушайте.
— Уж и по обыкновению! Эх, Петр Лукич! Уж вот на кого Бог-то, на того и
добрые люди. Я, Евгения Петровна, позвольте, уж буду искать сегодня исключительно вашего внимания, уповая, что свойственная человечеству злоба еще не успела достичь вашего сердца и вы, конечно, не найдете самоуслаждения допиливать меня, чем занимается весь этот прекрасный город с своим уездом и даже с своим уездным смотрителем, сосредоточивающим в своем лице
половину всех
добрых свойств, отпущенных нам на всю нашу местность.
Воображение Перебоева, быстро нарисовавшее ему картину путешествия в Америку, совещания с местными адвокатами, наконец, целую кучу блестящих долларов, из которых, наверное,
добрая треть перейдет к нему (ведь в подобных случаях и
половины не жалеют), начинает столь же быстро потухать.
Земли было, по-видимому, и довольно, но
половина ее находилась под зыбучим болотом, а
добрый кусок занимали пески; из остального количества, за наделением крестьян, на долю помещика приходилось не больше шестидесяти десятин, но и то весьма сомнительного качества.
— Нет, это всего только я, — высунулся опять до
половины Петр Степанович. — Здравствуйте, Лизавета Николаевна; во всяком случае с
добрым утром. Так и знал, что найду вас обоих в этой зале. Я совершенно на одно мгновение, Николай Всеволодович, — во что бы то ни стало спешил на пару слов… необходимейших… всего только парочку!
— Тише, князь, это я! — произнес Перстень, усмехаясь. — Вот так точно подполз я и к татарам; все высмотрел, теперь знаю их стан не хуже своего куреня. Коли дозволишь, князь, я возьму десяток молодцов, пугну табун да переполошу татарву; а ты тем часом, коли рассудишь, ударь на них с двух сторон, да с
добрым криком; так будь я татарин, коли мы их
половины не перережем! Это я так говорю, только для почину; ночное дело мастера боится; а взойдет солнышко, так уж тебе указывать, князь, а нам только слушаться!
И тяжкие обиды и жгучие слезы, стоны и разрывающая сердце скорбь по нежно любимой единственной дочери, которая теперь, в ее юном возрасте, как голубка бьется в развращенных объятиях алчного ворона, все это звало старика Байцурова к мщению; но у него, как у бедного дворянина, не было ни вьюгоподобных коней, ни всадников, способных стать грудь против груди с плодомасовскою ордою, ни блестящих бердышей и самопалов, какие мотались у тех за каждыми тороками, и, наконец, — у тех впереди было четырнадцать часов времени, четырнадцать часов, в течение которых
добрые кони Плодомасова могли занести сокровище бедной четы, их нежную, их умную дочку, более чем за
половину расстояния, отделяющего Закромы от Плодомасовки.
После этой истории Столыгин стал себя держать попристойнее. Марья Валериановна с сыном жила большую
половину года в деревне; так как это значительно уменьшало расходы, то муж и не препятствовал. Смерть
доброго старика Валериана Андреевича, случившаяся через несколько лет, снова запутала и окончательно расстроила жизнь, устроенную Марией Валериановной.
Он не видал
половины фейерверка; но всего забавнее было то, что он не узнал нас и нам же рассказывал на другой день, что «спасибо каким-то
добрым людям, которые протащили его наверх» и что «без них он бы иззяб и ничего бы не видал».
У нее в сундуках
добра счету нет, а помрет отец,
половина всего именья ей достанется…
Десять
добрых людей улягутся и мирно выспятся на одном войлоке, а два богача не уживутся в десяти комнатах. Если
доброму человеку достанется краюха хлеба, то
половиной ее он поделится с голодным. Но если царь завоюет одну часть света, он не успокоится, пока не захватит еще другую такую же.
Как во сне прошла вторая
половина спектакля для Дуни… Бедные нищие юноша и девушка, по ходу пьесы обращенные феей в королевских детей, скоро, однако, тяготятся своей новой долей. Им скучно без обычного труда, среди роскоши и богатства придворной жизни… Дворцовый этикет с его церемониями скоро надоедает им, и они со слезами бросаются к ногам
доброй феи, умоляя ее превратить их снова в бедных крестьян. И волшебница Дуня исполняет их просьбу.
— Прекрасно; теперь прошу вас не делать ни малейшего шага к каким-нибудь сближениям с Гордановым — это вас погубит. Поверьте, что я не ревнив и это во мне говорит не ревность, а желание вам
добра. На вас падает подозрение, что вы хотели извести Бодростина для того, чтобы выйти замуж за Горданова… Благоразумие заставляет прежде всего опрокинуть это подозрение. Далее, я останусь здесь на вашей
половине…
— Глупо, сударь! Да! Мало того, что морят пассажиров угаром, духотой и сквозняком, так хотят еще, чёрт ее подери, формалистикой добить. Билет ему понадобился! Скажите, какое усердие!
Добро бы это для контроля делалось, а то ведь
половина поезда без билетов едет!
Только что сошел в преждевременную могилу А.Е.Мартынов, и заменить его было слишком трудно: такие дарования родятся один — два на целое столетие. Смерть его была тем прискорбнее, что он только что со второй
половины 50-х годов стал во весь рост и создал несколько сильных, уже драматических лиц в пьесах Чернышева, в драме По-техина «Чужое
добро впрок не идет» и, наконец, явился Тихоном Кабановым в «Грозе».
— И вот, господа, — кончал Нетов, — помянем
доброй памятью Константина Глебовича. Не забудем, на что он
половину своего достояния пожертвовал!.. Не очень-то следует кичиться тем, что он держался такого или другого согласия… Тем он и был силен, что себе цену знал!.. Так и каждому из нас быть следует!.. Вечная память ему!..
Новый император отправился на свою
половину. Императрица Екатерина Алексеевна осталась при покойной императрице. У изголовья умирающей государыни находились также оба брата Разумовские и Иван Иванович Шувалов, любившие императрицу всем своим преданным простым сердцем. Слезы обоих братьев Разумовских были слезами искренними, и скорбь их была вполне сердечная. Покойная государыня, возведшая их из ничтожества наверх почестей, была к ним неизменно
добра.
Ермак Тимофеевич не настаивал на подробностях — он понял, что брат любимой им девушки на его стороне, и считал это не только
добрым предзнаменованием, но и
половиной дела. Он озабоченно вздохнул.
Ни малейшей благодарности, хотя бы легкое изъяснение
доброго сердца, что оно понимает прекрасный подвиг. Суровой душе боярина эта благодарность стоила бы тяжкого подвига. Он и так совершил его, разрушив ужасную преграду, которая отделяла православную
половину от басурманской.
Ласковый и обходительный Федор Дмитриевич, не только удачно излечивший некоторых болящих крестьян, которых по годам мазал Финогеныч, но и входивший в нужды населения, вскоре сделался
добрым гением села, особенно женской его
половины.
Фанни Михайловна Савина, славившаяся в
половине и конце сороковых годов в Москве своею выдающеюся красотою, была женщиною развитою и умною, очень набожной и так же, как и ее муж, чрезвычайно
доброй.
Но, приметив синий мундир, стал в тупик и, проворчав Густаву свое обычное: «Teppe омикуст» [
Доброе утро.], спешил обогнать постояльца, который не только не кивнул ему, но, казалось, так ужасно на него посмотрел, как бы хотел его съесть. Густаву было не до привета людей, чуждых ему: одна в мире занимала его мысли и сердце. Он прошел уже более
половины пути до Гельмета, как вдруг кто-то назвал его по имени.
Вот мы и
добрели с ним до меня. Потихоньку двигались. Пришли в
половине шестого. Дорогой он меня очень смешил, рассказывал все такие забавные анекдоты про разных старых генералов. Один я даже запишу...
— Вот видишь,
добрая барышня, у меня была дочка, лет шести. Случись у нас в доме пожар. Кто подумает об дочери, как не мать! Что дороже для нас, как не дитя! Я хотела спасти ее, упала под горящее бревно и обожгла себе
половину лица.
— Да ничего, конь
добрый, — отвечал Ростов, несмотря на то, что лошадь эта, купленная им за 700 рублей, не стоила и
половины этой цены. — Припадать стала на левую переднюю… — прибавил он.
Он не мог отречься от своих поступков, восхваляемых
половиной света, и потому должен был отречься от правды и
добра и всего человеческого.